class="p">Поэт не давал описательных названий своим картинам — да и возможны ли они? Это не картины о вещах, а картины о нем самом. В этом смысле они, по-видимому, намного ближе к его музыке, чем к поэзии. В поэзии, по крайней мере в том, что касается ее содержания, он в первую очередь выступает не как изобретатель, а скорее как чуткий выразитель национальных традиций, поэтому его слова более взвешены и более выразительны, чем могут быть слова какого-либо индивидуального гения; поэзия ничего не открывает для нас в личности поэта, хотя и указывает на его общественную позицию. Живопись же — это очень интимное самовыражение, сравнимое с личной перепиской. Какую же разностороннюю и яркую личность она раскрывает… Стиль столь же разнообразен, как и темы… Средства всегда соответствуют цели; цель эта не искусство с большой буквы, не средство самовыражения, не урок, предназначенный для развития нашего ума, и не способ ухода от жизни самого художника, — это искусство без скрытых мотивов, абсолютно невинное, как сотворение мира".
1 марта 1929 года Тагор отплыл в Канаду по приглашению Национального совета по делам образования этой страны.
Затем последовали приглашения от нескольких американских университетов, и поэт вновь решился на поездку по Соединенным Штатам, несмотря на горький опыт, приобретенный восемь лет назад. К сожалению, при отъезде он потерял свой паспорт, и поэтому его ждали еще более жестокие испытания. Как пишет Джеймс Диз, "при отплытии из Ванкувера поэт был задержан в помещении американской иммиграционной службы, где его подвергли, по его словам, унизительному допросу. Среди прочего лауреата Нобелевской премии по литературе спросили, умеет ли он писать и читать. Оскорбленный поэт хотел было сразу же отменить свой визит в Штаты, но затем решил все-таки плыть в Лос-Анджелес, поскольку уже существовали договоренности о лекциях. Однако через несколько дней он прервал это долгожданное турне и отплыл на родину".
Возможно, ему и на этот раз вспомнилась позорная нищенская сума. Как бы то ни было, все его визиты в эту страну, кроме самого первого, оказались неудачными. Конечно, замечал Элмхерст, он питал "…огромное уважение и глубокую привязанность к некоторым американцам, которые до конца оставались его друзьями. Но в целом Америка вызывала его раздражение. Его духовный взгляд па Жизнь не мог смириться с головокружительным темпом, суетой и безобразием. Он считал, что в такой атмосфере трудно размышлять и, насколько я знаю, нигде и никогда не чувствовал себя спокойно. Он никак не мог забыть, как по приезде в Калифорнию у него сняли отпечатки пальцев, что он воспринял как тягчайшее оскорбление. Конечно, было время, когда и мы, британцы, должны были оставлять свои отпечатки пальцев; но я думаю, что он считал, что этот акт американцы применяли только к преступникам и цветным из Азии и Африки. Иногда его негодование по поводу некоторых сторон американской жизни могло быть совершенно необоснованным, однако нет сомнения, что многие из его критических выступлений были справедливы".
Почти месяц провел он в Японии. Он любил эту страну, ее добрый и дисциплинированный народ и с огромным сожалением наблюдал, как умы японцев неотвратимо отравляются преднамеренно развязанной истерией имперских притязаний.
После остановки в Сайгоне, тогда столице Французского Индокитая, где ему был оказан очень теплый прием, в июле Тагор вернулся в Индию, как раз вовремя, чтобы, как он любил говорить, приветствовать своими песнями дождевые облака в небе Шантиникетона. На этот раз поэт вернулся крайне утомленным и душой и телом, и даже песни отказывались литься потоком, как раньше. Почти все его зарубежные визиты, за единственным исключением его пребывания в Буэнос-Айресе, стали скорее тормозом, чем стимулом его творческой активности. И поэт и пророк, оба занемогли. К счастью, в распоряжении Тагора находилось столько средств самовыражения, что если какое-то не соответствовало его настрою, он прибегал к другому. Поэтому он удовольствовался тем, что занялся живописью, а также критическим переосмыслением принципов литературы, которые он излагал в своих лекциях в Калькутте. Тогда же он переработал для сцены свою старую драму, написанную белым стихом, — "Раджа и рани". Тагор переписал драму в прозе и озаглавил ее "Тапати". Она была успешно поставлена в Калькутте, где в роли Раджи выступил автор. Один из самых плодовитых писателей в мире, Тагор был самым экономным в выборе тем. Он часто использовал одну и ту же тему в различных формах. Трудно сказать, почему так происходило: то ли из-за того, что ему трудно давалось придумывание новых сюжетов, то ли потому, что он, как хороший повар, любил подавать старые блюда под новым соусом, а может быть, его старые любимые герои, по мнению их создателя, заслуживали лучшей доли, чем он отвел им.
В январе 1930 года Тагор посетил западную Индию. В Бароде он прочитал лекции на тему "Человек — художник". В начале февраля, вернувшись в Шантиникетон, он принял губернатора Бенгалии сэра Стэнли Джексона, который приезжал в Шриникетон на открытие конференции кооператоров. Тагор подвергся резкой критике со стороны своих соотечественников за то, что принял представителя британского режима, в то время когда Махатма Ганди планировал организацию новой волны массового сопротивления этому режиму.
А в начале марта Тагор вновь воспользовался возможностью уехать в Европу: его давно уже приглашал Оксфордский университет, а в парижской галерее Пигаль открывалась выставка его живописи.
Парижская критика хорошо приняла его картины. "Только те, — писал Анри Виду, — кто никогда не признавал существование загадочных течений мыслей и чувств, порождаемых самим нашим веком, которые незримо проникают во все души и определяют направление целой эпохи, удивятся тому, что эта чистая живопись, совершенно искренняя и совершенно лишенная всяких следов влияния наших студийных привычек, иногда столь похожа на самые последние искания художников Запада. И речи быть не может о подражании, однако совпадение духа просто замечательно".
Приехав 11 мая в Англию, Тагор провел первые несколько дней в квакерской общине в Вудбруке около Бирмингема. Сюда дошли потрясшие его известия о событиях в Индии, происшедших после его отъезда: арест я заключение Махатмы Ганди, Джавахарлала Неру и других лидеров партии Индийский национальный конгресс, введение осадного положения в Шолапуре, массовые расстрелы и огульные аресты по всей стране. "Хотя и очень неполно, — говорил он представителю "Манчестер гардиан", — через приезжающих из Индии до меня доходят сведения о том, какие жестокие и необоснованные наказания терпят совершенно невинные люди. Хотя эти действия и прикрываются высокопарными словами о законе и порядке, они являются наитягчайшим нарушением закона гуманности, который представляется мне выше любого Другого закона". Лекции, прочитанные им в Оксфорде, вышли год